Неточные совпадения
Постой! уж скоро странничек
Доскажет быль афонскую,
Как турка взбунтовавшихся
Монахов в
море гнал,
Как шли покорно иноки
И погибали сотнями —
Услышишь
шепот ужаса,
Увидишь ряд испуганных,
Слезами полных глаз!
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого
шепота души… Спрашивала глазами небо,
море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак.
Ни один трагик в мире не мог бы передать этого страшного, разлетевшегося над
морем шепота Доры. Она истинно была и грозна, и величественна в эту минуту.
Песчаный и пустынный берег дрогнул от его крика, и намытые волнами
моря желтые волны песку точно всколыхнулись. Дрогнул и Челкаш. Вдруг Гаврила сорвался с своего места, бросился к ногам Челкаша, обнял их своими руками и дернул к себе. Челкаш пошатнулся, грузно сел на песок и, скрипнув зубами, резко взмахнул в воздухе своей длинной рукой, сжатой в кулак. Но он не успел ударить, остановленный стыдливым и просительным
шепотом Гаврилы...
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и
шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь в ночном — постоит и растает в
море тёплой тьмы. И снова возникает, уже в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
— А так, несчастный человек, ваше превосходительство, — уклончиво ответил Ручкин и потом уже прибавил
шепотом: — Караванного Сосунова помните, ваше превосходительство? Он самый… В большом несчастии находится и скрывается от кредиторов: где день, где ночь. По старой памяти вот ко мне иногда завернет… Боится, что в яме его
заморят кредиторы.
И то слышался ему последний стон безвыходно замершего в страсти сердца, то радость воли и духа, разбившего цепи свои и устремившегося светло и свободно в неисходимое
море невозбранной любви; то слышалась первая клятва любовницы с благоуханным стыдом за первую краску в лице, с молениями, со слезами, с таинственным, робким
шепотом; то желание вакханки, гордое и радостное силой своей, без покрова, без тайны, с сверкающим смехом обводящее кругом опьяневшие очи…
Море шепталось по-прежнему с берегом, и ветер всё так же носил его
шёпот по степи.
Плеск
моря и
шёпот деревьев сами по себе хороши, но если к ним присоединяется еще сопрано Оли с аккомпанементом наших басов, теноров и рояля, то
море и сад делаются земным раем…
Мы спустились вниз по террасе…Ночь была тихая, светлая…Звуки рояля,
шёпот темных деревьев, трещанье кузнечиков ласкали слух; внизу тихо плескалось
море.
После ужина вдруг взял бутылку вина и собрался идти гулять. Настасья Николаевна испугалась и
шепотом умолила актера пойти вместе с ним. До четырех часов они шатались по острову, Андреев выпил всю захваченную бутылку; в четыре воротились домой; Андреев отыскал в буфете еще вина, пил до шести, потом опять потащил с собою актера к
морю, в пещеру. Тот не мог его удержать, несколько раз Андреев сваливался, — к счастию, в безопасных местах, воротились только к восьми утра. Андреев сейчас же завалился спать.
Говорил ли Мина Силыч — все безмолвствовали, поучал ли он — все плакали; проходил ли просто по улице или площади — всяк, стар и млад, глядел вслед Мине Силычу с обнаженною головою, и тихий благоговейный
шепот повторял о нем, что он «яко ковчег, позлащенный духом, несется, отец наш, над волнами
моря житейского, и все мы им одним и спасемся, яко ковчегом, от потопа греховного и вечныя смерти».